Какой он, этот праздник, для вас, для ваших детей и учеников? Как его прожить? Я подписана на разные православные паблики о просвещении, где в комментариях мы, как и свойственно русским людям, мечемся из крайности в крайность: кто-то ратует за библейские истории в комиксах, а кто-то стремится научить сызмальства церковнославянскому языку, считая детскую Библию с картинками чем-то вроде поверхностного пересказа мифов Древней Греции под редакцией Куна.
На курсе «Клевер Лаборатории» про дошкольников говорится, что маленький ребенок живет чувственными ощущениями: ему нужно понюхать, попробовать, лизнуть, пощупать. И поэтому нет ничего противоестественного, что познание православной культуры начинается с «обрядовой» части, когда ребенок видит и ощущает красивое. Учитывая пристрастие современных детей к яркому визуальному языку, думается мне, в этом есть рациональное зерно. У каждого из нас есть свой путь к Христову Воскресению. Что у меня осталось из детского «пощупать и попробовать»?
Комсомол уже отменили, но я застала нормальное пионерское детство. Однако пионерский настрой мой сочетался с тем, что моя бабушка — поповна, дочь и внучка священников. Поэтому, какая бы ни была власть на дворе — советская или еще какая, в нашей семье на Рождество, Троицу всегда был детский праздник, когда собирается вся семья, включая скольки-то «юродных». А еще служба с молебном накануне учебного года с обязательным Причастием. И, безусловно, Пасха.
Что это было для меня? Конечно, христосование, застольная битва крашеными яйцами (хитрость, чтобы «уцелеть»: надо плотно зажимать в ладони «биток», оставляя снаружи только острый кончик). Но главным для меня был не сам праздник, а его ожидание, в то время — чисто внешнее. Наверное, тогда я стала осознавать, что это ожидание чего-то в своем роде единственного в году. Сначала — генеральная уборка: на весенних каникулах я помогала бабушке перемывать весь дом от потолка до пола (узнаю сейчас «Лето Господне»). В Страстную пятницу бабушка пила кофе с черной корочкой и на предложения «давай я тебе картошечки сварю» отказывалась, ничего мне не объясняя (и не навязывая). Позже, когда ее уже не было со мной, я погрузилась в переживания Великого пятка и поняла ее. Но самое главное: в пятницу она пекла куличи и мой личный кулич. Она делала его в маленькой детской кружке и вручала мне в Пасхальное воскресенье. Я ждала этот куличик целый год и знала, что он будет специально для меня и только мой. Чувство собственничества мы не пестуем, но, как сейчас говорят, используя кальку с английского, он «делал» мой праздник. Храм прадеда и прапрадеда тогда использовался под макаронную фабрику и на заутреню надо было ехать далеко: меня не брали… Но со мной был вот этот маленький куличик как символ Христа.
А потом я воспитывала своих детей. Они подарили мне магнит на холодильник: «От уборки еще никто не умер, но зачем рисковать». У каждой была личная корзиночка для освящения куличей и фонарик со свечкой, с которым они сызмала ходили крестным ходом. Мне кажется, что всю богословскую красоту праздника, его предвкушение, замирание Великой субботы, когда «молчит всяка плоть человеча», они поймут со временем. Возможно, через музыку, потому что нет песнопений такой красоты и глубины, чтобы сравниться со звучащими в храмах в Страстную седмицу. Но эти великовозрастные девы-студентки каждый год в Страстную пятницу говорят мне: «Ма-ам, а ты испечешь нам по куличику?». Пускай этот путь к Пасхе идет снаружи и извне — главное, чтобы он был. И чтобы у наших семей было что передать детям.
Юлия Евгеньевна Селюкова, директор проекта «Клевер Лаборатория»