Повышение квалификации
Мнения

Владимир Пахомов: «Нынешние дети тоже будут говорить, что их внуки угробили прекрасный русский язык XXI века»

Владимир Пахомов: «Нынешние дети тоже будут говорить, что их внуки угробили прекрасный русский язык XXI века»

Наша рубрика «Современный сленг или как понять о чем говорят дети» поделила читателей на два лагеря: на противников новых слов и на лояльно к ним относящимся. Решили копнуть глубже и поговорили с председателем Филологического совета Тотального диктанта и ведущим популярного подкаста «Розенталь и Гильденстерн» Владимиром Пахомовым о современном сленге, почему он стал таким непонятным, чем молодежные словечки так раздражают старшее поколение и в силу каких причин языковой конфликт отцов и детей никак не утихнет

— Тема разговора у нас почти вечная — недоумение от языка, которым разговаривает молодое поколение. Старшее поколение боится, что больше никогда не будет понимать своих детей и внуков. Более того, возникает еще одна пугающая мысль: русский язык портится, что же дальше будет?!

— Каждое поколение говорит немного на другом языке, и каждое поколение выслушивает от родителей, бабушек, дедушек упреки в том, что они изъясняются некрасиво, неправильно, язык портят, коверкают. Нынешние дети тоже станут бабушками и дедушками и будут говорить о том, что их внуки угробили прекрасный, незамутненный русский язык начала XXI века. Так что это действительно вечная тема и такие разговоры будут всегда.

— Как людям справляться со страхом потерять какую-то важную связь? Вот она была, а потом слышишь, как по телефону говорит твой сын или дочь, и не понимаешь примерно две трети того, что говорится.

— В каком-то смысле в этом и есть цель сленга! Любой язык некой замкнутой группы, профессиональный жаргон, территориальный или вот, как в нашем случае, молодежный жаргон для того и существует, чтобы оградить своих от чужих, провести границу. Чтобы те, кто старше, не понимали. Так они могут закрыться от мира взрослых, обсуждать проблемы в своей среде. И жаргон с этой задачей прекрасно справляется.

Ну а если попытаться какие-то успокаивающие слова найти для учителей, родителей, бабушек, дедушек… Во-первых, они могут вспомнить, что и сами в свое время тоже говорили не идеально. Кроме того, все эти слова не навсегда. Они очень быстро меняются. Одно из условий молодежного жаргона — яркость, образность. В нем должно быть что-то новое, оригинальное, дерзкое, незамыленное. А когда слова приедаются, становятся известны всем, особенно родителям, — пора придумывать новые. Происходит очень большая сменяемость слов, и когда дети вырастут, они эти слова использовать уже не будут.

…И когда старое становится рутиной и прекращает обладать вот теми функциями и свойствами, новым лексиконом начинает заниматься уже новое поколение…

— Да, и язык двенадцатилетних, шестнадцатилетних, восемнадцатилетних, двадцатилетних совершенно между собой не похож. Мы говорим «молодежный жаргон», но молодежь — это люди от 12 до 30, и практически каждые 2–3 года возникает совершенно новый класс слов. Если в каком-то из этих поколений словечки «краш» или «кринж» считаются последним писком моды, то у других это безумно устаревшие слова, их только пенсионеры могут употреблять.

— А феминитивы? Они проникли в сленговую среду, отчасти в ироническом контексте, но тем не менее. То есть, значит, социальные перемены, то, что происходит во внешнем мире, проникает и в сленг! Как, помните, у Ильфа и Петрова: язык большого мира и язык маленького, да? И речь молодежи на это откликается?

— Конечно, и то, что у старших может вызывать раздражение и отторжение, молодежь совершенно нормально принимает и воспроизводит. Для многих молодых людей слова «авторка» или «редакторка» абсолютно нейтральны, нормальны, никаких проблем не вызывают. У меня была интересная история. Няне моего старшего сына 19 лет, представитель как раз этого поколения. Она устраивалась на практику в школу, где директор — женщина. И вот в разговоре с кем-то из администрации, обозначая директора, няня употребила слово «директриса». В итоге та сотрудница, женщина уже солидного возраста, в районе 50–60 лет, очень резко отчитала девушку за такую дерзость. То есть для 19-летней слово «директриса» совершенно нормальное, нейтральное, обозначающее женщину-директора, а для сотрудницы администрации, которая ее в три раза старше, едва ли не оскорбление… Буквально конфликт отцов и детей.

— Нынешний сленг, на котором говорят те, кому от 12 до 18, — не монолитен, складывается из совершенно разных источников. Что-то из восточных комиксов, что-то из интернет-мемов, вдруг появляется чья-то фамилия — как со словом «скуф» — и становится неожиданно именем нарицательным, превращается в определение…

— Именно так. Очень много разных источников. Много слов пришло из языка геймеров. Много — как и в предыдущие эпохи — англицизмов… Наверное, это потому, что сейчас молодые люди очень разные. У них разные интересы. Они читают разные книги, смотрят разные фильмы и сериалы. И отовсюду приносят слова. В предыдущих поколениях, наверное, было то, что называется общим культурным кодом, когда мы все смотрели одно и то же кино, читали одних и тех же авторов, и по цитатам из «17 мгновений весны» спокойно опознавали контекст. А сейчас такого нет! В данное время, пожалуй, нет каких-то книг, которые читали бы все 12-летние, или фильмов, которые они все посмотрели. И неудивительно, что слова приходят из совершенно разных источников. Хотя одно направление в целом можно выделить, самое популярное. Это «именование» людей по принципу того, насколько приятно с ними общаться и насколько они представляют или не очень угрозу для окружающих. Вот все эти «чечики», «масики», «тюбики», «штрихи», «нормисы».

— Я знаю, что школьных учителей, прежде всего филологов, тревожит тенденция к сокращению, редуцированию слов. Классический пример того, что вызывает дрожь, — тот самый «однокл» или даже «днокл», который произошел из «одноклассника».

— Но чем в этом смысле «однокл» отличается от слова «маг», сокращения от «магнитофон», и от «препода», который «преподаватель», совершенно непонятно. А ведь эти слова из лексикона старших, да и нашего с вами. Главное — препод преподом всегда и будет, потому что в разговорной, живой, бойкой речи сокращение слов — это совершенно нормально. Естественно, мы никогда не говорим так длинно, как пишем. Вот когда-то электрический поезд сократился до «электрички»… И эти вот несколько стадий сокращений проходит множество слов. Да, сегодня они говорят быстрее, и им некогда выговаривать: «одноклассники».

Так как же убедить этих испуганных людей в том, что с русским языком, нашим прекрасным, многогранным, ничего особенно страшного не происходит?

— Мне кажется, здесь помогают только примеры из прошлого, примеры тех дискуссий, которые велись в прошлые десятилетия и даже столетия о том, что с русским языком всё в порядке. Устная разговорная речь всегда отличалась от речи письменной. Всегда то, как мы писали, и то, как мы говорили, имело отличия. Было бы странно, если бы сейчас люди изъяснялись так же, как говорили, например, в XVIII и XIX веке. Жизнь меняется, язык меняется, это совершенно нормально.
Но вы знаете, практика показывает, что людей, которые свято убеждены, что всё плохо, что русский язык портится, что он вот-вот умрет, очень сложно убедить в обратном. Приводишь примеры сотен слов, которые поменяли ударение, значение, написание, наконец! Но всё равно — то, что привычно и знакомо, не вызывает никакого раздражения, а всё новое — это недоумение, злость и желание отшлепать тех, кто говорит иначе.

Удивительно, конечно, что перемены в повседневной жизни, вне лексического пространства, принимаются более спокойно. Скажем, 20 лет назад представить себе современный смартфон было довольно сложно. А сейчас и немолодые люди пользуются ими довольно бойко… Чем отличаются в этом смысле лексические перемены от бытовых, технологических?

— Но ведь этот вопрос всегда вызывал негодование и недоумение! Еще в 1930-х наш выдающий лингвист Пешковский писал, что нигде больше, ни в какой области человеческого духа мы так не консервативны, как по отношению к языку. Языковой идеал, в отличие от всех остальных, всегда в прошлом. И всегда носители языка уверены, что он меняется только в худшую сторону, что раньше было лучше. В школе на уроках русского наш язык предстает какой-то такой… немножко застывшей глыбой. В нем всё стабильно, всё разложено по полочкам, ничего не меняется и не должно. Поэтому для многих тот русский, который они выучили в школе, вся эта база — главное, что они знают и хотят о нем знать. Учителя ведь почти ничего не говорят о том, какой путь наш язык прошел за все свои годы, какое колоссальное количество слов изменило значение и грамматические характеристики. Если бы школьникам приводили десятки, сотни примеров того, как слова переходили из мужского рода в средний, из среднего в мужской, из мужского в женский, то современные изменения мало кого бы пугали. А так всем кажется, что, когда «кофе» становится среднего рода, это катастрофа и гибель русского языка. Хотя кофе среднего рода с XVII века…

— Я вдруг вспомнил в качестве примера того, как язык менялся во времени. Александр Сергеевич Пушкин писал слово «счастье» через букву «щ».

— Да, потому что тогда были колебания в написании. Я думаю, что Пушкина (собственно, это не моя мысль, многие коллеги-лингвисты её высказывают) за то, что он сделал с русским языком, сейчас бы, что называется, «захейтили». Потому что Пушкин сблизил две стихии: высокий книжно-письменный язык, существовавший до него, и народную живую разговорную речь. На стыке этих двух направлений, благодаря поэту, и сформировался тот язык, который мы называем современным русским литературным. Отсчет ведем именно от Александра Сергеевича. А вот сейчас сближение литературного языка и народной речи вызвало бы скорее негативную реакцию. С другой стороны, все наши классические словари — Ушакова, Ожегова — на этапе создания и публикации вызывали очень негативную реакцию, а потом становились классикой.

Если резюмировать: вы же убеждены, ничего страшного с языком не происходит?

— Мне кажется, если попытаться какую-то мораль вывести и, возможно, даже общепримиряющий тезис, можно вспомнить шутку, популярную несколько лет назад в интернете. Диалог:
— Бабушка, где мой айкос?
— На антресоли… а что такое айкос?
— А что такое антресоль?

Вот мне кажется, хорошо бы всем держать в голове, что это просто разные русские языки, разные пласты и регистры. У бабушек и дедушек свои слова, у внуков свои, и было бы здорово иметь в виду, что разные поколения говорят по-разному, но всё равно нам нужно как-то друг друга понимать. В идеале постараться бы это понимание облегчить, что-то объясняя по ходу, без подтекста «ты маленький дурачок, не понимаешь» или «ты старая из ума выжила». Сознавать, что это нормально, когда у разных поколений немножечко свой язык. Тогда нам всем будет лучше жить… Я тоже иногда ловлю себя на том, что, когда слышу речь подростков, у меня мороз по коже: «Господи, на каком языке они говорят?!» Да, как у человека у меня может это вызывать раздражение, но я сразу же, с одной стороны, включаю лингвиста и подключаю профессиональный интерес, а с другой — вспоминаю, что сам когда-то был восемнадцатилетним и говорил далеко не литературно. И эти люди когда-нибудь станут сорокалетними и будут дергаться от того, как говорят их дети.

Фото: Владимир Пахомов, научный сотрудник Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, ученый секретарь Орфографической комиссии РАН, председатель Филологического совета Тотального диктанта

Понравился материал? Поддержите нас!
Все материалы создаются благодаря пожертвованиям наших читателей. Журнал «КлеверЛаб» — некоммерческий проект, ваши пожертвования дают возможность создавать больше материалов про воспитание и образование наших детей.
Поддержать
От редакции
Мы продолжаем собирать вопросы, которые задают дети на уроках по предмету «Основы православной культуры» (ОПК) и на которые, быть может, нелегко ответить учителю.
Напишите нам: redactor@clever-lab.pro
Поддержать