Школьная программа по литературе в последнее время вызывает ожесточенные споры как в родительском сообществе, так и в профессиональной педагогической среде. Мы попросили председателя Гильдии словесников, учителя литературы в московской школе № 1514 Антона Скулачева помочь нам разобраться в том, для чего на самом деле нужен этот предмет в школе, как он должен преподаваться, что он дает детям, чему учит, в частности, русская литература, почему чтение — это очень важный человеческий, жизненный, психологический, духовный ресурс. И зачем вообще читать.
— Антон Алексеевич, создается впечатление, что вся литература в школе до сих пор преподается по Белинскому, через призму советского взгляда на литературу. Подбор произведений для школьной программы по-прежнему отвечает духу классовой борьбы и прочим советским идеологическим подоплекам. А что нужно современному человеку? Что должны читать школьники?
— Ничего они, разумеется, не должны. Замечательный французский писатель Даниэль Пеннак, который смог заинтересовать чтением нечитающих школьников из очень сложного депрессивного района в пригороде Парижа, куда его поставили учить детей литературе, писал: «Глагол «читать», как и глагол «любить», не имеет повелительного наклонения. Ты можешь сказать «люби», но человек не станет от этого любить, то же самое с чтением». Поэтому нет, ничего не «должны» читать школьники. Мне кажется первый шаг, который надо сделать нам, взрослым, — это разрешить школьникам читать разное, очень разное. То, что кажется нам чем-то недостойным внимания. Как мы прекрасно помним, «Евгений Онегин» Пушкина значительной части современников тоже казался недостойным внимания. Нужно попробовать уйти от позиции всезнающего взрослого, именно она мне представляется бедой того идеологического подхода, о котором вы говорите. По Белинскому, или по Марксу, или по Энгельсу, или по Ленину — неважно.
Самое страшное — вот эта идеологическая позиция: я взрослый, я сейчас тебя научу, как надо — как надо понимать текст, про что это на самом деле, что хотел сказать автор.
Мне кажется, очень важно попробовать ввернуть в школьное литературное образование самого школьника — как субъекта, автора, соавтора, который задает вопросы тексту, удивляется. Может, ему даже что-то не нравится, он с чем-то спорит в тексте, где-то ему скучно. Но он умеет про это говорить, умеет текст анализировать самостоятельно. Не тот текст, который мы ему дадим, а любой текст. Так появится возможность относиться к тексту с интересом. Или без интереса. Ведь интерес рождается только там, где рядом есть отсутствие интереса. Нельзя любить все картины в Эрмитаже, ты сойдешь с ума, нельзя любить все книжки, это патология — или лицемерие.
Вот еще одна проблема школьной литературы — лицемерие. Так часто звучит «Великий русский писатель»! Что значит «великий»? Кто назначил его великим? Как правило, это повторение чужого штампа, к сожалению. Поэтому нужно вернуть личное ощущение, личный выбор, как учителя, так и ученика. Учитель должен иметь возможность выбора, что и как преподавать — ему тоже может не нравиться программный текст.
И ещё почему мне не очень нравится вопрос «Что должны читать школьники?» Мне кажется, гораздо важнее не то, что они бы читали будучи школьниками, а чтобы потом они читали всю дальнейшую жизнь.
— А не войдет ли это в противоречие с целями школьной программы? Мы же все привыкли к тому, что принято понимать смысл того или иного произведения определенным образом, и его цель — как раз донести до учеников определенные постулаты, заложенные в цели обучения. Не станет ли иная трактовка учениками этих постулатов «миной» на экзаменах?
— Вы знаете, нет, ситуация не такая грустная, все-таки на экзамене, даже на ЕГЭ, нет такого, что требуется одна-единственная жесткая трактовка, интерпретация произведения. На экзамене от ученика требуется скорее знание текста, умение его анализировать, оперировать разными эпизодами, разными уровнями этого текста.
Важнее, на мой взгляд, другое. Для филологии понимание текста — это диалог между автором и читателем. Это не произвол читателя, но и не авторское авторитарное слово. Об этом говорили сами писатели. Лев Толстой в статье «Что такое искусство?» для журнала «Вопросы философии и психологии» выстраивает «теорию заражения» чувствами, подразумевая диалог между автором и читателем. Сами авторы осознают, что они не до конца понимают, что сами хотели сказать. Пастернак говорит: «Не я написал «Сестра моя жизнь», мне её продиктовали». Бродский пишет о том, что поэт — «средство существования языка». Поэтому в диалоге с автором мы размышляем, мы учимся думать, учимся говорить.
Мне кажется, что это очень важное человеческое и духовное умение, умение выстраивать диалог, в котором у каждого читателя будет своя точка зрения, причём, скорее всего, она поменяется в процессе.
Диалог, как мы знаем, в отличие от болтовни и от монолога, — это умение отойти от своей позиции, посмотреть на неё со стороны — «сначала мне казалось так-то, потом я понял, что это не совсем так».
Вообще деятельность автора и деятельность читателя очень трудно различимы. В 1920-х годах методист Мария Рыбникова выдвинула принцип «от маленького писателя — к большому читателю». Большой читатель рождается из маленького писателя, который учится олицетворять мир вокруг, писать этюды на точки зрения, описывать себя глазами своего домашнего животного, и через это двигается к миру писателя. Через это мы понимаем, как устроен текст.
— А что такое вообще русская литература? Она про что? Что в неё заложено и что мы можем оттуда для себя, для духовно-нравственного совершенствования вынести?
— Русская литература учит задавать вопросы и не останавливаться на понятных ответах, в том числе про человека. Часто мы вешаем ярлыки, когда говорим: «Я про тебя всё знаю, ты вот такой-то». Это мы думаем, что про себя всё знаем, а мы ничего даже про себя не знаем — мы каждую секунду новые, мы каждую секунду меняемся, а уж про другого тем более ничего не знаем. Русская литература никогда не дает ответ, она всегда задает вопросы. В классическом русском романе почти всегда есть эпилог, и это выход за рамки художественного мира, в пространство, где нет ответов. Эпилог «Преступления и наказания» — это начало другой истории, «теперешний рассказ наш уже окончен».
Русская литература всегда размыкает рамки привычного. Любой русский классический роман показывает, что жизнь богаче наших представлений о ней, что жизнь сложнее, чем нам кажется. Это — первый главный духовный инструмент, умение задавать вопросы и умение видеть богатство жизни, все-таки Богом жизнь дана как с трудом постижимое богатство, а не как узкий коридор, который мы себе придумали.
Второе. Русская литература и литература вообще дает человеку умение говорить о своих чувствах, а значит, понимать свои чувства и, следовательно, понимать чувства другого. Мне кажется, что это про заповедь «возлюби ближнего своего», про эмпатию, которой нам всем ужасно не хватает, про умение давать себе отчет в своих чувствах и формулировать чувства другого. Литература дает для этого самые разные инструменты. Во-первых, про это просто здорово говорить на уроке литературы: что ты чувствуешь, что чувствует герой. Во-вторых, автор создает инструмент разговора о чувствах, например, аллитерация*, ассонанс**, звукопись — это не только литературные приемы, это способы говорить о чувствах. Во мне есть звуки, которые передают мой гнев, и я учусь про него говорить, чтобы с ним справляться, чтобы слышать чужой гнев. Через этот этап очень важно пройти, чтобы понимать чувства другого, чтобы их учитывать в том, что ты делаешь.
Еще один очень важный инструмент — умение замечать другого, на тебя непохожего. Как мы все прекрасно помним из библейского текста, вообще-то твой ближний — это твой дальний. Умение замечать дальнего, непохожего на нас автора, героя, одноклассника, который думает иначе. Замечать его и не сражаться с ним, а учиться его понимать, учиться вступать с ним в диалог.
Русская литература — прекрасный инструмент постоянной актуализации традиций. Она всё время занимается постоянным обращением к некоторым архетипическим сюжетам, например, притче о блудном сыне: что такое «Отцы и дети», как не возвращение блудного сына, Аркадия?
— То есть через русскую литературу так или иначе раскрывается православное мировоззрение?
— Да, мне кажется, что литература — один важных духовных инструментов. У каждого есть возможность своей жизнью прожить эти древние сюжеты, в том числе библейские. Часто говорят, что традиция — это склад вечных ценностей, но это не так. Для чего приходит Христос? Чтобы обновить традицию. Причем обновить так, что никому мало не показалось, как мы помним про окружающих его фарисеев. Но, как Аверинцев писал: «христианство — религия хороших новостей». Более того, само христианство — это «до сих пор невероятно ново», как писал Пастернак. Христианство не про возвращение в древность, христианство про то, что современность эту древность открывает заново. Русская литература, любой текст — это возможность открыть заново, прожить заново какие-то архетипические вещи.
Вот почему еще я против готовых интерпретаций. Любая готовая интерпретация — это ложь, это фарисейство. Ты всегда открываешь текст заново. Мы все знаем, что такое перечитывать Толстого и Достоевского — перечитываешь через пять лет, и ничего нет от того текста, который ты читал до этого. Это мне кажется очень важным духовным инструментом. Он заключается в том, что это борьба против лицемерия, это возможность открывать смыслы заново, как в первый раз.
— Любое воспитание человека строится на примерах. Какие литературные произведения, какие литературные герои нужны школьной программе? Кто они — эти герои нашего времени?
— Немного снижу пафос. Я бы предложил учить подростков 5–6-го класса двум идеалам — любви и хулиганству. Любимые герои — это герои, которые соединяют в себе любовь и хулиганство. Это Тоня Глиммердал из книги Марии Парр, это Лена из потрясающей книги про любовь «Вафельное сердце», которая залезает на крышу, скатывается с горы, Бог знает чем занимается.
Быть сорванцами — этого страшно не хватает современным детям, которые привыкли сидеть в компьютере. Если не в компьютере, то это 38 кружков, а ребенок жизни не видит, он никогда в жизни земляного червяка не держал в руках. Мне кажется, детям очень важно возвращать этого земляного червяка, эту дохлую кошку, которую Том Сойер крутил над головой. Это же так классно, это жизнь двора, это игра, настоящее, не виртуальное детство, это счастье свободы и любви.
— Главное, не перегнуть палку с хулиганством.
— «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел». Если человек в детстве не получил опыта хулиганства, он потом это хулиганство будет воплощать в насилии, потому что у него будет не прожит этот этап игры.
Я серьезно, в 5-м, 6-м классе с детьми очень важно говорить об игровых вещах. Нельзя с 5-м классом говорить о жизни с оскалом звериной серьезности — во-первых, они не поверят, во-вторых, они не проживут вот этот опыт, через который надо пройти. Уже дальше с подростками нужно говорить об одиноких героях, потому что подростку важно прожить опыт одиночества. А еще дальше начинается идеальное совпадение школьной программы с тем, что интересно подростку и ценно для него, потому что Онегин, Чацкий, Андрей Болконский, Пьер Безухов — это, как мне кажется, абсолютное попадание в интересы возраста.
— А зачем вообще читать? У некоторых родителей бытует мнение, что это лишнее для их детей, сами не читали и им не надо, и наоборот, читали сами много, но всё это ни разу в жизни не пригодилось — ни Пушкин, ни Толстой, ни Достоевский с Чернышевским. Почему полезно читать? Какие навыки дает, помимо общих знаний? Что может заменить чтение, а что нет?
— Когда мы делаем чтение инструментом насилия — «прочитаешь три странички, я тебе дам макароны на ужин» — мы обесцениваем его, я не готов любить то, что навязывается насильно. Мало кто будет готов.
Можно не читать, это первое право читателя. Зато какую радость можно получить от чтения? Можно получить радость от встречи с чем-то знакомым и родным. Когда тебе одиноко, страшно, грустно и больно, ты вдруг оказываешься не одинок, потому что у тебя есть тот, кто разделяет твои чувства, писатель или герой. Или, когда ты читаешь, как хороший читатель, открывая заново новые для себя смыслы, ты вдруг понимаешь, что текст написан для тебя и про тебя, любой текст. Отец Георгий Чистяков, когда ему сказали, что Евангелие написано сравнительно недавно, он сказал «да, оно написано вчера», потом поправился: «Нет, сегодня утром». И это можно почувствовать — что текст евангельский, текст толстовский, пушкинский, он написан «сегодня утром» для меня, про меня. Я являюсь прямым адресатом, я не одинок. Чтение — это очень важный человеческий, жизненный, психологический, духовный, какой угодно ресурс. Поэтому здорово читать для того, что найти себя, искать себя.
Литература дает навык разговора о своих чувствах, а этот навык часто напрочь отсутствует у школьников. О своих чувствах и о чувствах другого.
Это тоже, между прочим, духовный инструмент — поиск себя, поиск себя настоящего, мнимостей у нас хватает. Мы богатые люди, цивилизованные горожане, как нам кажется, но мы все знаем, что случается с этой цивилизованностью и богатством в разных исторических обстоятельствах и какова тому цена. А вот искать себя… Кстати, снова Толстой, он как раз про это — герои ищут себя настоящего, подлинного, мучительно и через страдания, а как иначе? Поэтому читать можно, чтобы найти себя настоящего, и в результате этого процесса можно столкнуться с грустными выводами, да, это правда. Там, у нас внутри, всё очень непросто. Важно с этим встречаться лицом к лицу. И литература для этого — один из инструментов. Но, думаю, важно ничего не абсолютизировать, помня заповедь «не сотвори себе кумира». Литература не универсальный рецепт, не спасение, не учебник жизни, она возможность.
Литература дает возможность, как писал мой коллега Сергей Волков, «выйти из колеи обыденности». Литература бесполезна, в том-то и дело, но она дает возможность выйти из колеи обыденности в пространство подлинной свободы. Как говорил апостол Павел, «к свободе призваны мы, братья». Да, это урок свободы, это урок того, что жизнь не ограничена тем узким коридором, который выдумала себе Татьяна, вообразив, что Онегин либо «ангел-хранитель», либо «коварный искуситель». Ни то, ни другое, в том-то и дело. Мы свободны, благодаря русской литературе, в частности. Это возможность выйти за рамки. В пространство, где ты свободен и счастлив, где есть любовь.
*Прием звуковой организации стиха, состоящий в повторении одинаковых или сходных по звучанию согласных в начальных слогах слов (в отличие от рифмы как созвучия концовок)
**Литературный прием, основанный на созвучии гласных звуков в стихотворной строке, строфе, фразе, подчеркивающий мелодику текста.