Вряд ли Лермонтов смог бы стать вровень с крупнейшими творцами русской словесности, если бы замкнулся исключительно в бунтарстве и байроническом романтизме.
Известно, что некоторые писатели существуют в нашем сознании как бы неразлучными контрастными пáрами: Толстой и Достоевский, Цветаева и Ахматова, Некрасов и Фет, Маяковский и Есенин… Своего рода спутники-антиподы, с разных концов и разными методами решающие общие культурно-исторические задачи.
Пушкин и Лермонтов — ещё одна такая неразлучная пара.
Ошибочно представлять себе Лермонтова верным учеником и продолжателем Пушкина (хотя творческое влияние старшего собрата бесспорно).
Проживи Михаил Юрьевич лет на 15 дольше — возможно, их траектории сблизились бы. Вектор развития младшего поэта обещал такое сближение. Но в рамках отпущенной ему короткой жизни Лермонтов создал мир, во многом созвучный только раннему — романтическому — Пушкину. Достаточно сравнить одноимённых «Кавказских пленников» и «Узников» обоих творцов, «Мцыри» и «Цыган», «Погасло дневное светило…» и «Белеет парус одинокий…».
Я ни капельки не хочу сказать этим, что великий творец «Тамани» и «Бэлы» застыл в своём развитии на какой-то юношеской стадии. Просто то, что для Пушкина было лишь одним из возможных ракурсов миропонимания, стало для Лермонтова фундаментальной, основополагающей «оптикой» восприятия реальности: конфликт с толпой, бунт незаурядной, страдающей личности против лицемерия и пошлости холодного «света», пафос горького отрезвления от сладких грёз, страстный протест, едкая ирония, сарказм и, одновременно, тайно лелеемый под бронëю равнодушия и желчности светлый мир мечты и пылкая жажда идеала.
Лермонтов превратил эти мотивы во всеобъемлющую тему своего творчества. И в рамках её одной, внутри неё, смог пойти дальше и глубже Пушкина, при этом оставшись в стороне от многих других — широких и масштабных — интересов своего великого предшественника.
И всё же вряд ли Лермонтов смог бы стать вровень с крупнейшими творцами русской словесности, если бы замкнулся исключительно в бунтарстве и байроническом романтизме. Он сумел изнутри романтической темы нащупать пути к духовному реализму и христианскому благодарно-благоговейному приятию мира как Божиего творения.
Это сердечное чувство явственно ощутимо в его «Молитве» и «Ангеле», в стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива», в бесхитростно-простодушных интонациях штабс-капитана Максима Максимыча, в мелодике и ритме лермонтовской прозы и поздних, зрелых его стихов.
Об этом прорыве поэта из всеобъемлющего байронизма к христианскому мироощущению будем говорить на следующем заседании нашего Литературного клуба.
На обложке: Ю. Иванов. М.Ю.Лермонтов. Холст, масло. Московский государственный музей С.А.Есенина.