Когда и с чего нужно начинать воспитание детей? Вопрос, который встает перед всеми родителями без исключения. Ко Всемирному дню ребенка мы попросили ответить на него педагога, профессора, руководителя федерального экспертного совета ВОО «Воспитатели России» Анну Теплову*. Она уверена, что ответ кроется во многовековых традициях нашей страны.
— Анна Борисовна, вот принесли ребенка домой из роддома. Уже начинать? С чего?
— Есть мудрая история про то, как молодая мать спрашивает старца: «Вот у меня младенцу полгода, когда же мне начинать его воспитывать?» А он ей отвечает: «Дорогая, ты уже опоздала». Потому что воспитание начинается, как теперь это называется, в перинатальный период. А готовились к этому — исторически — задолго до рождения и даже до зачатия, особенно если зачатие это было не первое.
Первое зачатие всегда достаточно организованное, если это в традиции, или, наоборот, стихийное, если это в нашей современной культуре. Но в целом первое зачатие — от радостей и от всяческих довольно-таки очевидных посылов к соединению. Но впоследствии, например, если вам Господь дает только девочек или, наоборот, только мальчиков, или родители хотели чего-то такого, более мудрого, умного, то они шли в паломничество, просили, обращались к Богу, молились совместно. А после этого уже, собственно, приступали к делу — и часто получали реально просимое.
Это реальность нашей жизни, мы просто об этом никогда не думаем, мы как бы разделяем эти два процесса — процесс зарождения новой жизни и процесс нашей духовной жизни. А они, безусловно, влияют друг на друга.
— А с чего же начинать воспитание?
— Самый первый, самый действенный способ — это материнский фольклор. То, что сегодня практически исчезло из нашей жизни. То, что называется колыбельной песней, то, что называется пестование — когда мы пестуем ребенка. Пестование — это когда мы занимаемся телом ребенка.
Для чего пестование? Например, современные детки имеют всякие сенсорные отклонения. Сенсорный голод — это когда дети «липнут» к вам. Вот вы приходите в детский сад или на детскую площадку с ребенком, а дети к вам «липнут». Это потому, что они недополучают тактильного контакта с воспитывающими взрослыми. Или наоборот, сенсорная агрессия, это когда ребенок, к примеру, не дает себя лишний раз обнять, причесывать, чистить ему зубы, не дает тебе руку и «бычится», уходит в себя. Это тоже проявление сенсорного отклонения, недоформированности у ребенка образа собственного тела. А где он формируется? В пестовании. А в пестовании он формируется, опять же, ценностно. Ребенок воспринимается как хлеб — «ты моя пшеничная калиточка, пшеничный пирожок». Каравай. Головушку качай, качай. Что это значит? Что такое хлеб? Во-первых, это что-то растущее, это богатое, но плюс еще это тело Божие, которое мы потом тоже будем в причастии принимать.
— То есть родительская ласка — это тоже духовный воспитательный инструмент?
— В традиционной культуре человек всегда воспринимался целостно, как сегодня мы могли бы только мечтать, чтобы он так воспринимался, — телесно, душевно, духовно. Эти категории никогда не разделялись. И никогда не было какой-то такой жесткой границы — я пестую его тело или я занимаюсь его воспитанием, или я ввожу его в культуру, в мир моих ценностей, моего мировоззрения. Это все происходит одномоментно.
Естественно, это происходит через текст, но это не назидательная беседа, как мы могли бы сейчас предположить. Сегодня мы вообще очень много обращаемся именно к интеллекту. Что мы интеллектуально развиваем? Разум, смекалку, мышление. У нас очень много разных форматов использования чудесного аппарата, который называется человеческий мозг. Смекалка, например, не меньше нужна, чем способность к исчислению или к анализу, или к чему-нибудь еще.
Поэтому материнский фольклор — это самая первая тропинка, по которой человека вводят в мир культуры, в мир наших ценностей.
— Хочется уточнить — каких ценностей?
— Сегодня очень модно говорить о ценностях. Сегодня нам, наконец, выдали список ценностей, о котором мы так требовательно кричали. Можно подумать, что каждый из нас не знает, где его ценности. Простой способ их обнаружить: где сокровище ваше, там и сердце ваше. Вот ваши ценности. То, что вы цените.
А ребенка мы ведем в одухотворенный мир культуры. Если уж говорить о воспитании, то самое замечательное в нем — это то, что оно дается подспудно. Опять же, через самую простую, на первый взгляд, колыбельную. Коротенькую. Например:
Баю, баю, баю,
Дед пошел за рыбою,
Бабушка коров доить,
Ну, отец дрова рубить.
О чем это? Когда я спрашиваю взрослых, они говорят: ну, люди все трудятся, видно, семья, все там как-то заняты своими делами… Дети сказали мне: это про распределение трудовых обязанностей в семье. Нет, ребята, говорю — это вообще-то про идеал семьи. И спрашиваю, а что для вас идеал семьи? Начинается абсолютная путаница, кто говорит о том, какая она, семья, — любящая, или она демократически организованная, или какая-то еще. Но все это отвечает на вопрос «Какая?» А первый и главный вопрос — семья это кто? Кто это? Кто там в этой семье? И вот этот состав семьи на самом деле очень важен, потому что идеалом семьи довольно долгий период жизни нашего царства-государства была трехпоколенная, полная семья с детьми. Хотя дети — это на самом деле необязательное условие. Господь может вам и не дать детей, правильно? Это уже потом открывается дальше ваш путь к тому, чтобы обрести это чудо — ребенка. Но в целом семья все равно — это родители, прародители и дети. И это очень важный и мощный момент. Почему? Потому что трехпоколенность дает очень много ресурса для духовно-нравственного воспитания человека.
— Сегодня молодые семьи все чаще дистанцируются от старшего поколения. Получается, что без бабушек и дедушек никак?
— Мы сегодня по большей части отсекаем своих прародителей. И получается то, что называется «нуклеарная семья». «Простая» семья — из родителей и детей, а порой и без детей. А прародители — они нам как бы не нужны. Они нам мешают. Они нам все детство плешь проедали тем, каким я должен быть. А теперь я большой, здоровый, счастливый, со своей, значит, половиной. И мы занимаемся тем, чем хотим. Решаем свои задачки. Мы строим карьеру. Мы любим друг друга. Мы любим путешествовать. Мы заводим себе зверушек. Потом подумаем, заведем детишек, когда решимся на это. Мы заняты самими собой. А ключевая история, которая дается трехпоколенной семьей, — это неразрывность и неслиянность трех поколений. И в этом потоке мы все время находимся. Мы постепенно сами переходим из позиции ребенка в позицию взрослого, потом в позицию бабушек или дедушек. И в этом смысле абсолютно счастливы. Каждый из нас ждет этого этапа. И понятно, что малыш не думает о том, что он будет бабушкой и дедушкой. Но с другой стороны, малыш видит, а как же, собственно говоря, это — быть бабушкой и дедушкой? Важно, что бабушка — это, во-первых, не возраст. Бабушка — это статус. Статус — это как раз мой путь, которым я иду. Неразрывно со своей семьей. Но и не слиянно. Без меня нельзя.
— А что же нам дает это трехпоколенное состояние семьи?
— Заботу о другом. Вот это то, что называется «другодоминантность» у Ухтомского. О чем говорит нам христианство? Любите друг друга. И семья — это просто вот такая специально созданная структура, внутри которой мы, собственно, и тренируемся этим заниматься. Любовью к ближнему. И нам дается это в облегченном виде, потому что мы по умолчанию любим людей, с которыми связаны кровно. Это первый, самый важный тренинг для человека — любить другого как самого себя. Это создается только в семье. И это ценность семьи, она всегда трехпоколенная.
Колыбельная песня, о которой мы, собственно, говорили, с которой мы начали этот разговор, она именно это и показывает. Там какая семья, спрашиваю детей, нетрудовая? Тут трудовая, понятно. А какая она? Полная, трехпоколенная, в которой есть еще я. А дальше я спрашиваю, а где мы? Где этот младенец в этой колыбельной? Дед пошел за рыбою, бабушка — коров доить, а отец — дрова рубить. А я где? А я — в колыбели. Я не под кустом, между прочим, а в колыбели. В колыбели, в домике своем. Я деток даже иногда спрашиваю, а в этом домике печка есть? И они довольно быстро сводят концы с концами: конечно, есть — отец же дрова рубит, значит, дрова он рубит не для того, чтобы просто их на улице сжечь. Это дом, в доме печь.
И оказывается, что у меня, слушающего эту колыбельную, появляются локусы моего бытования. Я лежу в колыбели, я нахожусь в доме. В этом доме тепло. За домом двор. Во дворе бабушка и папа. Бабушка доит коров, между прочим, а не одну корову. И дальше идет дальнее пространство. В этом дальнем пространстве озера и реки, полные рыбы, где дедушка тоже — сидит и эту рыбку дергает.
Именно это создает для младенца то, что тоже является условием его духовного и нравственного развития. То, что называется базовое доверие к миру. Это, кстати, то, что формируется только в раннем детстве и никогда больше не формируется. И если в раннем детстве этого не произошло, то у нас и дальше этого не будет.
А что нам дает вот это базовое доверие к миру? Оно дает нам человеческий оптимизм и веру в то, что жизнь хороша и жить хорошо, и что я защищен.
Чем же я защищен? Я защищен своей семьей, которая вся заботится обо мне в этой колыбельной песне. Они дают мне тепло, еду. Ни одно из этих пространств, которые вокруг меня, не пустое. Везде в нем есть мои близкие люди.
— А как же «страшилки»? Вот, «волчок», который придет и укусит за бочок?
— Волчок появится, конечно же. Куда ж ему деваться? Как мы без зла останемся? Это тоже нереально совершенно. Это современный мир пытается существовать без зла. И становится его носителем сразу же. А пока меня защищают мои близкие и Господь. Я живу вот в этой гармонии. И это и есть начало духовно-нравственного воспитания. Потому что вначале человек должен оказаться вот в этом счастливом состоянии.
— Какие еще ценности несут в себе колыбельные?
— Колыбельная песня дает много разных ценностей. И тем не менее, когда мы исследуем весь огромный массив текстов колыбельных, записанных где только можно, мы чисто математическим путем, через сокращение, через объединение получаем всего около 20 сюжетов, которые я еще могу подсократить. То есть существуют всего 20 тем, о которых взрослые говорят ребенку на всей огромной территории страны. Именно через колыбельные. И практически все эти тексты ценностно ориентированы.
Но если сегодня нас спросить, а какую вы знаете колыбельную? Что люди современные ответят? «За день мы устали очень…» И 60 лет мы «устали очень». Я вам могу сказать, что ни в одной народной колыбельной песне вы вообще про усталость ничего не найдете. А люди уставали не меньше нашего. Потому что колыбельные не об этом. Не о том, что устали игрушки, устали я и сказка и всем нам пора спать. «Спи, усни, да, угомон тебя возьми». Это, конечно, тоже есть. Потому что, собственно, у колыбельной главная цель не только передавать ценности, а прежде всего, чтобы ребеночек уснул. Уж усни, пожалуйста, и я пойду займусь своими делами.
Современное общество, оно, в общем, далеко убежало от наших нравственных идеалов. И вообще от нашего понимания мира в той как раз его простой гармонии и такой ясности, которые были в традиционной культуре.
— То, о чем говорится в колыбельных, — это простая крестьянская жизнь, а на чем воспитывались более высокие сословия?
— Кормилицами, вообще-то, всегда были крестьянки. На всех уровнях. Включая царский. Традиция такая. И поэтому эти тексты доходили до всех детей. Вне зависимости от их социального положения. Это были и дворянские дети, и крестьянские, и мещанские. Может, это и спасло вообще всю нашу эту историю, связанную с отрывами от традиционной культуры в XVIII веке.
Ну, например, нас раздражает потребительский характер современной культуры. Нам хочется другого. А откуда у нас, опять же, это чувство? Откуда эта антипотребительская ценность в нашей культуре существует? Вот другая колыбельная. Тоже очень распространенная:
И живет мужик на краю.
Он не беден и не богат.
Полона горенка ребят.
Все по лавочкам сидят.
Кашку с маслицем едят.
Кашка сладенькия, мама добренькия.
Ложка гнется, нос трясется.
Сердце радуется.
Что видят и слышат люди современные? Полна горница ребят. И сразу все — семеро по лавкам, нищета, нет худого решета. А там, в этой колыбельной песне, которая тоже ценностно насыщенная, есть совершенно ключевые слова: он и не беден, и не богат. Это формула. Словесная матрица. Потому что бедным быть нехорошо и никто не хочет. Но и богатым трудно. А как это называется по-русски? Красивое слово — достаток. С чем связано слово «достаток»? Мне достаточно. Помните эту золотую антилопу? Все, остановись. Хватит. Я не хочу больше твоего золота. А чтобы не добраться до этого состояния, надо понимать, что такое достаток. Вот в этой колыбельной он, собственно говоря, описывается. Очень красивой картинкой. Это дом. В доме горница. В горнице стол. На лавках дети. На столе каша. Каша с маслом. Мы по сей день масло воспринимаем как образ избыточного богатства — «Ну, на свой хлеб с маслом я заработаю». Итак, масло. Масляное. Сладкое. Мама добрая. Вот вам сразу и есть ценностное описание того, что должно быть.
— А зачем там край?
— Понятие «край» — очень важное для ребенка. Оно ему дает и физическое, и психическое, и социальное понимание того, что такое край. Сегодня мы говорим, что дети краев не видят. Наши дети современные, с краем не встречаются. Нету того. А дети хотят, они его ищут.
— Какие еще воспитательные инструменты посоветуете?
— Мы должны пользоваться теми инструментами, которые есть в культуре. Опять же, сегодня я спрашиваю своих мамочек, с которыми я общаюсь, а что мы говорим сегодня? Любой маме, родившей младенца, в какой-то момент все равно придется оказаться с ним глаза в глаза. Вот он лежит перед тобой. Что ты ему говоришь?
И они начинают, опять же, в зависимости от степени своей продвинутости, вспоминать какие-то народные потешки. Но молодые люди сегодня не очень хорошо знают традиционный фольклор. И они начинают мне перечислять добрые слова. Говорю: произнесите, как вы говорите эти добрые слова? И дальше идет повторение: ты мой сладенький, ты мой хорошенький, мой любименький, толстенький, тоненький…
«Ты мой». А он не твой. Он как максимум Божий, а как минимум еще и твоей семье и роду твоему принадлежит. Он не только лично твой, этот ребенок. Мало того, ты его, получается, этим еще и привязываешь. Вы же сами так хотите воспитать свободную личность, самостоятельную и такую вот чудесную-расчудесную. И при этом — «мой». И это в течение долгого времени ты об этом ему сообщаешь. А потом появляется вот это ощущение самостоятельной значимости.
Традиционная культура дает нам правильные тексты, которые мы легко с вами воспроизводим. Если я вас сейчас спрошу: ну, скажите мне, петушок — он какой? И вы мне ответите, что он золотой гребешок, масляная головушка, а зайка — он побегайка, а волчок — бочок, и еще что-то такое. Это и есть те определенные матрицы, которые нам выдает культура. И эти матрицы — они все связаны с воспитанием.
— А почему решение всех назидательных сказочных дилемм перекладывается на зверушек?
— Почему в детстве, в раннем детстве, все сказки про животных? Почему есть кот, который может украсть сметанку, а братец никогда. Сказки про животных — это специально для того, чтобы сохранить для ребенка образ человеческого мира как образ мира хорошего. Зло в нем есть, но мы не будем говорить, пальцем показывать, что это сосед или еще кто-то, мужик, просто взял и украл. Нет, это котик украдет, это волчок придет и укусит. Но никогда не ребенок и никогда не человек. И это очень важно, это создает определенное представление об идеальном мире людей. Понятно, что ребенок узнает, что мир не идеальный, но для базового доверия к миру ему пока это нужно.
* Анна Теплова, кандидат педагогических наук, заведующая кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества им. Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель федерального экспертного совета ВОО «Воспитатели России».